8
Должники косили, а Иван и Петр наблюдали и командовали. Дед пришел позднее.
Ведя Шурку за руку, он обошел участки, говорил "Бог помощь", надевал пенсне и слушал, что ему докладывали.
Бабушка с харчами и питьем приковыляла в полдень. Дед, поев, ушел с ней, а солдаты смастерили тень, и Шурка похвалил их и улегся с ними. Тут он подружился с ними и с тех пор всюду стал ходить за ними.
Скоро пришло время Ваньке уезжать, и Петр впряг в телегу лошадь, чтобы отвезти его.
Соседки собрались перед избой взглянуть. Солдатки, оказавшиеся среди них, заголосили.
- Вам-то что? - тихонько говорил им грязный старикашка Тишка и подталкивал их.
Деду тут же донесли об этом, и, приблизясь к Тишке, строгий, он надел пенсне.
Недолго уже оставалось и ему быть дома. В понедельник утром, выпустив скотину, бабка запрягла. Дед с Шуркой кончили свой чай и оба покрестились. Дед набросил на одно плечо пыльник и взял корзиночку с харчами - без углов, овальную, с какою ездил "главный", - и брезентовый портфель.
Дом заперли. Ворота за собой закрыли. Шурка крикнул "но", и бабка тронула вожжами лошадь.
До конторы, куда деда надо было отвезти на службу, было десять верст. С дороги разглядели вдали Петьку, с должниковым малым Ленькой подымавшего пары. Махнули ему шапками, но, занятый работой, он не смотрел по сторонам.
Контора была каменная, и над ней была пристроена светелка. В ней жил дед, когда служил.
Все поднялись туда. Сушеная трава висела над кроватью - предохраняющая от клопов. На столик положили "Утешение болящим".
Бабка прибрала немного и открыла окна.
- Липа во дворе цветет, - сказала она. - Вот, Евграфыч, ты пособирал бы, да и посушил нам на зиму.
В субботу они съездили за ним и взяли то, что он им насушил, а вечером, когда он слушал доклад Петьки, щелкая счетами, снимал и надевал пенсне, жевал губами, - неожиданный, пришел Мусульманкул.
Картинно он развел руками и раскланялся.
- Почтение, - сказал он и спустил с плеч тюк.
Он ночевал. Сидели долго в "чистой" вокруг лампочки и распивали липу. Говорили о делах. Откладывали числа косточками счет. Дед жаловался на завистников и рассказал про Тишку.
Петька тут вскочил и, стукнув себя в грудь, состроил страшное лицо.
- Я головы бы им пооборвал, мерзавцам, - принялся кричать он. - Почему я до сих пор не знал про это?
Мусульманкул, приятно улыбаясь, показал обеими руками в его сторону, а туловищем шевельнул в другую.
- Молодость, - сказал он и полюбовался. - Порох. Ах, какая кровь.
А дед приподнял руки и держал ладони рядом с головой. Когда же Петька перестал шуметь и сел, он начал философствовать и говорить, что обо всяком деле можно рассуждать двояко, и что даже если взять разбойника, которого мы ненавидим, то окажется, что и ему необходимо чем-нибудь прокармливать себя.
Так каждую субботу бабка с Шуркой за ним ездили и каждый понедельник снова отвозили его. Петьку теперь редко можно было видеть. Он, распоряжаясь должниками и поденщиками, убирал пшеницу.
В это время Шурка с разными приятелями бегал по деревне, уходил на речку и за крайним домом, сняв с себя рубаху, надевал ее на пузо, словно фартук. Зубы у него вываливались, и сквозь дырки он стрелял плевками. Петька один раз остриг его большими ножницами для овец, как стриг баранов, косяками и ступеньками, и он расхаживал, пока не оброс снова, с пестрой головой.
Был праздник. Выпили денатурата за обедом. Дед надел пенсне.
- Сын Петр, - произнес он важно и спросил у Петьки, не намерен ли он взять себе жену.
Тут Петька встал во фронт и крикнул: "Рад стараться!". Шурка подмигнул ему, и бабка оживилась и сказала, что тогда ей сделается легче.
Осень наступила уже. Все работы наконец закончились, и на краю деревни, где одна против другой были две кузницы, в избе солдатки Яковлевой, посиделки начались.
У Яковлевой оказался бубен, и когда она плясала, низенькая, черная, растрепанная, как цыганка, и вертлявая, то подымала его вдруг над головой и, вскрикивая, ударяла в него.
Петька каждый день ходил туда, и Шурка отправлялся с ним. Он очень веселился там и падал на пол со смеху, когда жгутом из полотенца колошмятили кого-нибудь, кто проиграл в игре.
Все уже знали там, что Петьку дед решил женить, и девки к нему льнули, а мальчишки около него скакали и проделывали пальцами увеселявшие всех знаки.
Из Богатого дед выписал портного Александрыча, который ходил шить по деревням, и он сидел, благообразный, с серенькой бородкой, скрестив ноги, на столе и шил для Петьки свадебное, а для Шурки шубу, деду же и бабке штопал и перелицовывал.
обшил всех.
Свадьба была пышная. В деревне церкви не было, и ездили венчаться в ближнее село. На дугах с колокольчиками красовались полотенца, гривы и хвосты у лошадей заплетены были и перевиты лентами. Для смеху баб и девок из саней вываливали в снег.
Плясали под игру гармошечников, угощались, распивали пенное и брагу до рассвета. Яковлева била в бубен. Утром именитым женщинам показывали на рубахе, снятой с Петькиной жены, пятно.
Молодоженам уступили "чистую", а старики и Шурка поселились в кухне. Дед и бабка называли Петькину жену "молодка" и пристроили ее к уходу за скотом.
Шурка, в новой шубе и в ушастой шапке, в черных валенках и в шарфе, и перчатках из домашней шерсти, низенький и красный, по утрам ходил кататься с горки. Девки и мальчишки, мужики и бабы, гогоча, валились в розвальни и с гиканьем летели сломя голову в овраг. Щекотно было в животе, захватывало дух и весело было.