10
Мать выходила к поездам с харчами. Шурка помогал ей.
Он смотрел за покупателями, чтобы как-нибудь они не изловчились и чего-нибудь не сперли.
Он пилил дрова, колол их, носил в дом, ходил на живодерню за ногами и рубил их на полу в корыте.
Мать варила из них студень для продажи, а мослы наваливала на кухонный стол, и вся семья садилась и обгладывала их.
- Все Шуркина работа, - приговаривала мать. - Он как отец у нас, на нем дом держится, - и всюду его расхваливала.
В среду на Страстной неделе был большой базар, и Мандриков приехал на него с горшками. Теща главного была там и купила у него кувшин для молока. Он попросил ее сказать Авдотье, что есть новость для нее, известие, которое не лишено значительного интереса.
Через час Авдотья прибежала туда и остановилась у его телеги, запыхавшаяся и парадная, с кораллами на шее. Ее синее сатиновое платье уже вылиняло, черный кружевной платок стал рыжим.
- Здравствуйте, - сказала она Мандрикову, и тогда он сообщил ей, что произошло с Евграфычем, когда он выехал отсюда: в Земляном он ночевал у Исламкулова, а к Исламкулову залезли воры и зарезали обоих. Александрыч в это время жил в той стороне - и вот вчера рассказывал.
В день Пасхи встали поздно и, принарядясь, отправились на кладбище. Христосовались с встречными и разговаривали с ними о Мусульманкуле и Евграфыче. Добравшись, покрошили красное яйцо и ломтик кулича на бабкину могилу, чтобы воробьи слетались туда и клевали. Возвращаясь, потрезвонили на колокольне, а когда пришли домой, явился Аверьян - поздравить.
Дед с ним выпил синенького, и они поговорили про Евграфыча и вспомнили другие смерти - бабкину и Губочкиной, и потолковали об Иване - как он затевал присвоить этот дом, и как на материны похороны прибыл прямо в церковь, а на панихиды, певшиеся в доме, носа не казал.
Авдотья присоединилась к ним и тоже выругала Ваньку.
- Нюрку-то свою, - напомнила она им, - искалечил тогда: до сих пор ведь чахнет.
Вечером они еще раз всей семьей прошлись. Они задерживались то с одним знакомым, то с другим и говорили с ними о Евграфыче.
У станции они увидели толпу и поспешили посмотреть, в чем дело. Окруженные любителями, взрослые и мальчуганы ползали на четвереньках и, светя друг другу спичками, кончали катать яйца.
- Эх, - сказал Матвей, - вот мы с тобой не взяли по яичку. Постояли там немного, пока все не разошлись, и вспомнили еще раз, как когда-то Ванька здесь бахвалился.
Прощаясь, Аверьян насупился. Он дернулся идти и задержался. - Знаете, - сказал он и пожаловался, что Скворцовы, его тесть и теща, заставляют его день и ночь таскать дрова и воду и считают его, кажется, за батрака.
На Радуницу были еще раз на кладбище, молились там и ели. Было очень весело. Кругом везде закусывали, пели панихиды и играли на гармониках. Перед воротами вертелась карусель, сидели бабы с семечками, и фигляры в узеньких штанишках с золотыми блестками ломались под шарманку.
Дед здесь подошел к Василию-соседу, земледельцу, и поговорил с ним. Оказалось, что недавно в лес за сахарным упал небесный камень и от этого сгорело несколько деревьев.
- Не к войне ли это? - спросил дед, подумав, и узнал, что - да, и скоро все заговорили о войсках, которые со всех сторон идут сюда, и стали рыть землянки и закапывать имущество.
Суконкин, раздобыв трех пленных, приказал им вырыть подземелье подо всей усадьбой. Дед Матвей возил туда дубовые столбы и тес.
Однажды прилетел аэроплан откуда-то, поколесил вверху и скрылся, пушки стали ухать где-то, и один раз ночью, когда все уже храпели, в дом к Авдотье постучались чехи и велели деду сесть к ним в грузовик и показать им, как проехать к станции.
Авдотья и все дети встали и, обеспокоенные, начали выскакивать и слушать, не идет ли он уже. Вернулся он ужасно важный и, снимая лапти, рассказал, что было очень страшно.
Утром, неся ведра, чистое и мериново, он повел коня к колодцу. Грузовик с мешками и с хвостом из пыли выскочил из леса, побежал вдоль ветки, а за ним - другие два.
Тут теща главного, согнувшись, вылезла через дыру в заборе. У нее в руках был серп и кузовок, а на руках перчатки, чтобы жать крапиву. Выпрямясь, она взглянула на грузовики.
- Должно быть, это чехи в сахарные склады понаведались, - сказала она, и дед щелкнул языком два раза.
Там уже расхаживали, клянча и прикидываясь сиротами, все Акимочкины, дети Ивана и его второй жены. Егорка, тот, который окатил тогда чернилами старуху, - был губастый малый лет четырнадцати, длинный, с маленькой физиономией и красненькими глазками.
- Пожертвуйте кусочек сахарку, - гнусавил он, протягивая руку, - родненькие дяденьки, бездомному мальчонке.
Шурка стал вертеться около него, почтительно поглядывать и скромно улыбаться, но Егорка не успел заметить его, потому что через несколько минут их всех прогнали.
Скоро стало опять слышно, как стреляют где-то, и однажды утром чехи выпустили нефть, которую накачивают в паровозы, и уехали на поезде. Она стекла в канавы. В полдень пришли красные и приказали всем явиться с банками и ведрами и подобрать ее.
Здесь Шурка улизнул от матери и, пошныряв между народом, отыскал Егорку и с своей жестянкой присоединился к нему.
- Ах, и лихо ты тогда плеснул ей в харю-то, - сказал он, и Егорка ухмыльнулся снисходительно.
Авдотья же разулась и с засученными рукавами, деловитая, пристроилась носить наполненные ведра.
- Здравствуйте, кума, - подкравшись неожиданно, сказала ей литовка и поджала губы. - Издеваются как - а? Ну прямо нет спасенья. Но недолго это будет: ксендз нам говорил.
Когда все было сделано и люди привели себя в порядок и пошли домой, Авдотья выругала Шурку. Оказалось, она видела, как он заговорил с Егоркой.
- Ты забыл, - спросила она, - как они хотели нас из дома выжить? Нечего там. Словом, чтобы это было в первый и в последний раз.
Торговки, вышедшие к поезду с съестным, увидели однажды, как пришел мальчишка с кистью и наклеил на изопропункт афишу. Грамотные, поручив соседкам постеречь товар, направились к ней.
- Что там? - спросил Шурка, когда мать прочла все и вернулась, и она ответила, что будет диспут насчет Бога и бессмертия души.
- Не знаю, что это за штука, - подивилась она.
Дед же, когда он явился вечером с работы, уж знал все.
- Это такой спор, - сказал он. - Мы будем свое доказывать, они свое, и если возьмет наша, то Бог есть.
Всем было интересно, что в конце концов окажется, и множество народа пришло слушать спор. Служители церквей, которые были обещаны афишей, не смогли прибыть.
- Мы очень сейчас заняты, - сказали они, когда к ним пошли поторопить их.
Начали без них. Сначала был доклад, в котором ничего нельзя было понять, потом открылись прения.
Ораторы, обдергивая куртки и приглаживая волосы, всходили на подмостки, ударяли кулаком по столику, кричали:
- Бога нет!
или
- Бог есть! - спускались, шли на место и старались успокоиться, а их соседи дергали их за рукав и начинали спорить с ними.
Иногда все воодушевлялись, принимались топотать ногами и выкрикивать:
- Есть!
- Нет!
Мальчишки, сунув пальцы в рот, свистели, председатель вскакивал и начинал звонить, и время шло, а дело ни на шаг не подвигалось.
Вдруг Иван Акимочкин взял слово:
душу, и он скажет нам, что нет. А между тем мы знаем, что она находится там. Так-то вот и Бог, как говорится: нам его не видно, но он есть.
- Правильно! - и стали ликовать, считая, что теперь все выяснено. Дед Матвей, довольный, посмотрел на всех, а земледелец Василий Иванович и главный, которые сидели позади него, пожали ему руку и поздравили его. Сияя, он толкнул Авдотью и сказал ей:
- Что ни говорите, а Ванька - голова.