19
Снова осень была на носу. В палисаднике уже щелкали, лопаясь, стручья акаций. Во время дождя, когда пыль прибивало, подвальные открывали окошки. Тогда мы спешили закрыть свои окна, чтобы вонь не врывалась к нам. - Прежде, - говорила маман, - можно было бы просто послать к ним Евгению и запретить им.
В училище я не нашел уже Фридриха Олова. Летом его свезли в Ригу и определили в торговый дом "Кни, Фальк и Федоров". Вместо него поступил новичок по фамилии Софронычев. Звали его "Грегуар". Он был сын полицмейстера, переведенного к нам взамен Ломова. Тусенька свела дружбу с сестрой Грегуара "Агатой" и бесплатно ходила с ней в театр и цирк. Я бы мог часто видеть ее, если бы я записался в друзья к Грегуару. Но он был неряха, и, кроме того, я в течение прошлого года привык не любить полицейских.
Андрей в один праздничный день завернул ко мне. Он посмотрел мой учебник "закона" и, посмеявшись над картинкой "фелонь", предложил мне пройтись с ним.
Маман была на телеграфе, и я вышел с Андреем без спроса. Я не был уверен, хорошо ли я сделал, отправясь с ним. Мы осмотрели постройки. Еврейка в платке с бахромой подошла к нам.- Не бейте, - сказала она, - того мальчика в серых чулках. - Мы смеялись. Потом мы послушали, как мужчина в подтяжках, который сидел у калитки, играл на трубе.
"Мел, гвоздей", -
перечислено было на прибитой к калитке дощечке, -
"кистей, лак и клей",
и задумавшись, мы напевали это под звуки трубы.
Разговаривая, мы оказались у кладбища. В буквах над входом уже отражался закат. На могилах доцветали цветы. Осыпались деревья. Нескладные ангелы, стоя одною ногой на подставке, смотрели на небо, как будто собирались лететь. Благодушно настроенный, я уже начинал говорить себе, что Андрей, все же, тоже хороший. И вдруг возле столбика с урной над прахом Карманова он принялся городить всякий вздор. - Без причины, - между прочим, сказал он, - его не убили бы. - Я, возмущенный, старался не слушать его и раскаивался, что согласился идти.
Я решил, что мне лучше всего совершенно не видеться с ним. Но опять нас позвали на кондратьевские именины, и маман повела меня. Гости сидели у стен. На картинках нарисованы были гора и японка внизу, наклонившаяся над скамейкой с харчами. Я сел за маман. Говорили, что, когда пустят ток, у нас будет работать электрический театр. Андрей, как всегда, подмигнул мне на двери "приемной", и я сделал вид, что не понял. Но скоро маман мне велела не сидеть возле взрослых. Я вынужден был согласиться отправиться в сад.
Мы заметили несколько яблок и сбили их. Мы занялись ими, сев на ступеньки. Жуя, мы старались представить себе электрический театр. Он должен был быть, вероятно, необыкновенно прекрасен. - Андрей, - сказал я, пододвинувшись ближе, - есть одна ученица по имени Тусенька. - Сусенька? - переспросил он. Я встал и ушел от него. Ложась вечером спать, я подумал, что "Тусенька" - правда, какое-то глупое имя, и что лучше всего называть ее так: Натали.
В воскресенье я после обедни спустился за дамбу. Там я посмотрел на леса электрической станции и побродил. Огороды, пустые уже, начинались за крайней лавчонкой, и в окнах ее, как давно-предавно, я увидел висящие свечи. Старушка из ваты, насквозь прокоптившаяся, как трубочист, была тоже тут. Дохлые мухи прилипли к ней. Клюква в кузовке у нее за спиной побелела. Приятная грусть охватила меня, и я рад был, что мне, словно взрослому, уже "вспоминается детство".
не справляли. Они обвенчались тихонько в Гриве Земгальской.
Довольные, мы посмеялись.
Софронычев несколько дней "фуговал": выходил утром из дому и не являлся в училище. Стало известно потом, что учитель словесности посетил полицмейстера. Вместе они отодрали Грегуара веревкой. Я думал, что, может быть, Натали после этого будет стесняться сидеть с ним в полицмейстерской ложе.