17
Я еще раз попал в обучение к Горшковой. Когда мы приехали в город, маман отдала меня подучиться французскому. - Это трудный язык, - говорила Горшкова. - Все буковки в нем пишутся так, а читаются этак. - Желая меня подбодрить, она целилась, чтобы, схватив мои руки, пожать их, но я успевал их отдернуть и сесть на них быстро. Горшкова не очень мне нравилась. Кожа ее напоминала мне нижнюю корку, мучнистую и шероховатую.
Был жаркий день. Солнца не было видно. Из садов пахло яблоками. По дороге к Горшковой я встретил мальчишку с "Двиной". - Заключение мира! - выкрикивал он. Я спросил его, правда ли это, и он показал мне заглавие.
Горшкова о мире не знала еще, и я не сказал ей, чтобы она не расчувствовалась и не набросилась мять меня.
Миру мы очень обрадовались, но Карманова, возвратившаяся из Евпатории, расхолодила нас.- Если бы мы воевали подольше, - говорила она нам, - то мы победили бы. Витте нарочно подстроил всє это, потому что он женат на еврейке, и она подстрекала его. Серж давал мне смотреть "модель дачи" - деревянную, с настоящими стеклами в окнах. Училище красили, и начало занятий было отложено на две недели, но он щеголял уже в форме.
Учебники в этом году я купил у Ямпольского. Я получил наконец "Календарь". Я не ходил теперь мимо Л. Кусман. Внезапно она могла открыть дверь и, придерживая на груди свой платок, посмотреть на меня и спросить, почему это я до сих пор не иду к ней за книгами.
Серж и Андрей были оба теперь в первом классе. Серж был в "основном", а Андрей - в "параллельном". Уроки "закона" у них были общие, и тогда они вместе сидели. Андрей нарисовал раз во время закона картинку. - "Пожалуйте к столику, - называлась она, - мои милые гости" - Карманова очень была недовольна, увидев ее. - Всє какие-то пасквили, - стала она говорить с отвращением. - Чтобы критиковать, надо быть самому совершенством. - Она приказала, чтобы Серж пересел.
Мы отпраздновали уже именины наследника и отстояли молебен в годовщину "спасения в Борках". Назавтра, когда прозвенели звонки и учитель вошел, гладя бороду, и, крестясь, стал у образа, а дежурный начал читать "Преблагий", с страшным треском разорвалась вдруг где-то под боком бомба. Училище в этот день на неопределенное время закрыли.
Когда мы обедали, вдруг в мастерских по-особенному загудели гудки. Погодя мы услышали выстрелы. К ночи Евгения узнала для нас, что застрелено четверо. Бунтовщики подобрали их и при факелах носят по улицам, чтобы будоражить народ.
Россию и готовы на все, чтобы только напакостить нам. За гробами играли оркестры из мастеровых и пожарных. Почти целый час, перестав уже нас занимать, мимо окон, пошатываясь, двигались флаги и полотнища с надписями. Мы узнали потом, что у кладбища была перестрелка, и в ней Вася Стрижкин ранен был дробью. Бедняжка, до выздоровления он не мог ни лежать на спине, ни сидеть.
Чтобы я не болтался, маман мне велела читать "Сочинения Тургенева". Я их усердно читал, но они не особенно интересовали меня.
Мы не раз начинали и снова бросали учиться. Мы стали употреблять слова "митинг", "черносотенец", "апельсин", "шпик". Однажды когда мы опять бастовали, ко мне зашли Серж и Андрей и сказали мне, что они разогнали сейчас немецкую школу. Они захватили в ней классный журнал. "Алфавит" начинался: "Анохина, Болдырева". Я посмеялся, а к вечеру мне стало грустно. Я думал о том, что все делают что-нибудь интересное, мне же на ум никогда ничего не взбредет.
У маман тоже бывали иногда забастовки. Она была "правая", но бастовала охотно. Она рассказала мне раз, что начальник ее был на митинге и решил не ходить туда больше, потому что, пока он там был, он там чувствовал, что соглашается с непозволительными рассуждениями. Мы похвалили его.
И Ямпольский и Лившиц при каждой покупке давали талончики с обозначением суммы, и кто предъявлял их на десять рублей - получал что-нибудь. Ученик Мартинкевич, через которого отец закупил принадлежности для канцелярии, получил у Ямпольского альбом для стихов. Когда в школе учились, он требовал, чтобы ему написали. Я долго держал у себя этот альбомчик и мучился, потому что не знал, что писать. Я нашел в нем стихи, называвшиеся "Декокт спасения".
Прибавьте две - долготерпения,-
начинались они и подписаны были: "С благословением иеромонах Гавриил". Оказалось, что монах из церкви напротив нашего дома был Мартинкевичу родственник.