Мешков Валерий Алексеевич, по докладу на XI Международном симпозиуме «Русский вектор в мировой литературе: крымский контекст»: Гоголевские чтения.
Украина, АР Крым, Саки–Евпатория, 13–17 сентября 2012 г.
вклад, как в русле «литературного краеведения» [1], так и в более широком научном подходе [2,3].
Гоголевские мотивы у Добычина уже изучались Белоусовым [4] и другими авторами, поэтому не будем повторяться о том, что обнаруживается «на поверхности» его романа «Город Эн». Рассмотрим, как соотносятся взгляды Тынянова на творчество Гоголя и Достоевского [5], с тем как эти писатели и их произведения отражены в «Городе Эн».
Основные положения работы Тынянова касались понятия «литературной преемственности» на примере Гоголя и Достоевского: это «прежде всего борьба, разрушение старого целого и новая стройка старых элементов». При этом долгое время многие литераторы и критики считали Достоевского «новым Гоголем»:
«Стиль Достоевского так явно повторяет, варьирует, комбинирует стиль Гоголя, что это сразу бросилось в глаза современникам <…> Достоевский отражает сначала оба плана гоголевского стиля: высокий и комический».
Затем Тынянов обнаруживает у него не только стилизацию:
«… от стилизации к пародии — один шаг; стилизация, комически мотивированная или подчеркнутая, становится пародией. <…> Это объясняет нам пародирование Гоголя у Достоевского: стилизация, проведенная с определенными заданиями, обращается в пародию, когда этих заданий нет».
Уже в начале своего творчества, как замечает Тынянов, «Достоевский настойчиво вводит литературу в свои произведения; редко действующие лица не говорят о литературе. Здесь, конечно, очень удобный пародический прием: достаточно определенному действующему лицу высказать литературное мнение, чтобы оно приняло окраску его мнения; если лицо комическое, то и мнение будет комическим».
И далее Тынянов приходил к выводу, что Достоевский в своих поздних произведениях в значительной мере использовал пародию, причем отмечал:
«Пародия существует постольку, поскольку сквозь произведение просвечивает второй план, пародируемый; чем уже, определеннее, ограниченнее этот второй план, чем более все детали произведения носят двойной оттенок, воспринимаются под двойным углом, тем сильнее пародийность».
«А если второй план, пускай даже определенный, существует, но не вошел в литературное сознание, не подмечен, забыт?»
Такой пример он находит в романе «Село Степанчиково и его обитатели», и подробнейшим образом анализирует приемы, способы и средства пародии в доказательство утверждения: Фома Опискин – «характер пародийный, материалом для пародии послужила личность Гоголя; речи Фомы пародируют гоголевскую "Переписку с друзьями"». Комментируя работу Тынянова, А. П. Чудаков указывал, что подобные мысли давно имели хождение в литературных кругах, «но в работе Тынянова эта мысль была впервые сформулирована и доказана» (см. Комментарии в [5].
Обращаясь теперь к «Городу Эн» Добычина, легко обнаруживаем, что литературный стиль Добычина далек от Гоголя и Достоевского. Если верить В. Каверину, «у него не было ни соседей, ни учителей, ни учеников. Он никого не напоминал. Он был сам по себе» [6, с. 197]. Но в главном произведении Добычина наглядно присутствуют гоголевские мотивы. Это отражено и в названии, и «детском» восприятии (явно комическом, а значит, по Тынянову, пародийном!) героем-повествователем «Мертвых душ» Гоголя. По мере взросления героя в романе рядом с мыслями о гоголевских персонажах появляются упоминания о Достоевском и его воздействии. Гоголь и Достоевский начинают борьбу в сознании героя (напоминая, подобно [5], о «борьбе Достоевского с Гоголем»). К концу романа мысли о произведениях Достоевского (в частности «Идиот» и «Подросток» указаны явно), его персонажах и «идеях» полностью вытесняют прежние «гоголевские мечтания» героя.
Вместе с тем здесь можно усмотреть и пародию на саму работу Тынянова [5]. «Литературная преемственность от Гоголя к Достоевскому» происходит в духовном «микромире» повествователя. Новаторский прием Добычина заключается в неоднозначности восприятия комического и возвышенного, серьезного и смешного *1, как это часто бывает в жизни. Привыкнув, что мысли героя наивны и комичны, читатель не сразу понимает, когда происходит обратное. Тексты Добычина требуется разгадывать, причем не только в литературном плане, художественном плане (имеется в виду использование в текстах произведений изобразительного искусства), но и в плане историко-краеведческом.
«Город Эн» и «брянском цикле» найдено великое множество реальных прототипов персонажей [9, 10]. Это тоже отличительная, новаторская черта Добычина, которая выявилась только в последние годы, и вряд ли была замечена его современниками.
Что касается приемов, восходящих к Достоевскому, и указанных Тыняновым, то Добычин тоже «настойчиво вводит литературу в свои произведения», его действующие лица тоже часто рассуждают о литературных произведениях, личности писателей тем или иным образом присутствуют в бытовой среде. Чаще всего это выглядит как пародийный прием, и при этом ощущается иронический или комический подтекст, имеется тот «второй план», о котором говорит Тынянов применительно к пародии. Так, идеал дружбы герой Добычина в свои детские годы видит в отношениях Чичикова и Манилова, как он их понял из чтения Гоголя:
«Я пожал Сержу руку: – Мы с тобой – как Манилов и Чичиков. – Он не читал про них. Я рассказал ему, как они подружились и как им хотелось жить вместе и вдвоем заниматься науками» [7, с. 23].
Увлечение Чичиковым *2 как неким «жизненным идеалом» прослеживается с первых страниц романа (когда герою семь лет) и продолжается до подросткового периода. Но лет в 12 герой сообщает о своем новом чтении: «Он < Достоевский > потрясал меня, и за обедом маман говорила, что я – как ошпаренный» [7, с. 52]. Вполне в духе работы Тынянова (а может и некоторой пародии на нее) в неотправленном письме героя «другу Сержу» возникают строчки:
«Я много читаю. Два раза уже я прочел "Достоевского". Чем он мне нравится, Серж, это тем, что в нем много смешного».
«Слыхал ли ты, Серж, будто Чичиков и все жители города Эн и Манилов – мерзавцы? Нас этому учат в училище. Я посмеялся над этим *3» [7, с. 55].
Здесь еще герой остается в плену детских представлений, и не отказывается от них в пользу «взрослых поучений», и можно только догадываться, чтò у Достоевского его смешит *4. Что касается вопроса о том, «мерзавец ли Чичиков?», то здесь также имеется «второй план». Чичиков и другие герои Гоголя далеко не так однозначны, как «учат в училище». При чтении гоголевские персонажи воспринимаются как реальные люди, а окружающие в реальной жизни выглядят ничем не привлекательнее, почему же их не считают «мерзавцами»? Разве Гоголь, назвавший свое произведение поэмой, воспевает в ней «мерзавцев»? Нет, это поэма о современной Гоголю России. И мастерство писателя в том, что его произведения воспринимаются читателем, как сцены из жизни. Но тогда прав герой Добычина, и его смех над примитивным «учительским» подходом к Гоголю (и даже над рассуждениями Гоголя в гл. 11 «Мертвых душ») вполне оправдан. Так то, что кажется вначале (или кому-то) пародией на восприятие «Мертвых душ», вдруг оказывается не комическим, а глубоким суждением. Это и есть пример добычинской неоднозначности – пародия переходит в отрицание пародии.
«детским» понятиям. Он уже ощущает себя взрослым (ему 14-15 лет) и в 100-летие Гоголя испытывает «взрослое» чувство ностальгии: « Я был тронут. Я думал о городе Эн, о Манилове с Чичиковым, вспоминал свое детство».
К выпускному классу герой пережил ряд юношеских разочарований, и его чувства приобретают новый оттенок: «В свободное время я читал "Мизантропа" или "Дон Жуана". <…> Разочарованный, ожесточенный, оттолкнутый, я уже не соблазнялся примером Манилова с Чичиковым. Я теперь издевался над дружбой, смеялся над Гвоздевым с Софронычевым, над магистром фармации Юттом» [7, с. 77]. Происходит его знакомство с одой, которую к 100-летию Гоголя сочинил местный учитель словесности *5. Последняя строка оды была: «Вечная Гоголю слава». Как замечает герой: «Мы долго смеялись над ней».
На этих примерах мы видим, что пародический прием Достоевского получил у Добычина значительное развитие, он стал не статическим, а динамическим, развернутым во времени. Отношение к Гоголю меняется как с течением времени, так и под влиянием чтения Достоевского. Кроме того, у Добычина имеется не только «второй план» пародии, и неоднозначность восприятия пародии, но и многоплановость. Так, в последнем примере, можно только догадываться, над кем или над чем смеялись читатели оды? Над одой и ее автором, или над Гоголем и его «культом»? Или здесь пародируется гоголевское «Над кем смеетесь?»
Дальнейшее изучение произведений Добычина показывает, что он овладел и творчески использовал практически все приемы *6«настойчивое введение литературы» восходит к Достоевскому, то не менее настойчиво Добычин вводит в свои тексты (не только в роман, но и рассказы) произведения живописи, их бытовые воспроизведения, открытки и другие средства передачи изображений («картинки») и как правило, тоже многопланово. Часто это дает лаконичность характеристики персонажа (маску), как в случае «дамы-Чичиков».
Например, «канцелярский служащий Олехнович» приобретает значительность, когда читатель узнает, что «борода у него была жидкая, узенькая, и лицо его напоминало лицо Достоевского». Очень точно замечает Белоусов [8], что это ассоциируется с известным портретом кисти В. Перова. Художник сумел передать не только заурядный облик писателя, но и его сложный духовный мир. Недаром Олехнович возникает в конце романа, когда герой надевает очки и видит мир «правильно». Он рассмотрел, что у Олехновича «застежка плаща состояла из двух львиных голов и цепочки, которая соединяла их». Существуют подробные исследования на тему «застежки Олехновича» [11], из которых можно вывести, что она являлась в то время неким атрибутом людей незаурядных, или их подражателей *7. И опять неоднозначно, в комическом плане возникает эта застежка (и тогда это пародия), или это намек на неординарность Олехновича как человека (он может оказаться революционером, ученым, поэтом и т. п.), и тогда пародия отсутствует.
Таким образом, обнаруживается, что Добычин не только творчески освоил приемы Гоголя и Достоевского, но и во многом их новаторски усовершенствовал.
Характерно – сам Добычин себя новатором не считал, но вдобавок ко всему и его стиль оказался настолько своеобразен, что это как бы завуалировало его близость классикам, даже когда она проявляется однозначно. Так, прочитав чеховскую «Степь», герой «Города Эн» замечает: «Когда я читал ее, то мне казалось, что это я сам написал». А это почти прямая цитата из «Бедных людей» Достоевского, где Макар Девушкин сообщает о своих впечатлениях от «Станционного смотрителя» Пушкина: «…это читаешь – словно сам написал, точно это мое собственное сердце…».
«Подростке»: «… жить с идеями скучно, а без идей всегда весело». У Добычина в «Городе Эн» мать героя судит своего сына: «Она сообщила, что был разговор обо мне. Сиу были любезны спросить у нее, любитель ли я танцевать, и она им сказала, что нет и что это прискорбно: кто пляшет, тот не набивает свою голову разными, как говорится, идеями. Я покраснел».
Возможно, как и в случае, указанном Тыняновым, связь Добычина с традициями русских классиков еще «не вошла в литературное сознание». Если же к изложенному выше добавить недавнюю работу автора [3], то литературную преемственность Добычина следует вести от Гоголя, Достоевского и Диккенса *8.
Литература
1. Мешков В. А. «Город Эн» Леонида Добычина и город Евпатория. Литературный Крым, №№ 31-40, 2007.
2. Мешков В. А. Писатель Леонид Добычин и русистика. Доклад. ΧII Международный форуме русистов Украины. Евпатория, 18-19 марта 2012. (http://dobychin.lit-info.ru/dobychin/articles/meshkov-rusistika.htm)
3. Мешков В. А. Диккенсовские мотивы в творчестве писателя Л. Добычина. Доклад. V Міжнародний український науковий конгресс дослідників зарубіжної літератури та культури. Евпатория, 21-23 апреля 2012. http://dobychin.lit-info.ru/dobychin/articles/meshkov-dikkensovskie-motivy.htm
«Прошло, оказывается, сто лет от рождения Гоголя». Гоголь и его герои в «Городе Эн» Л. Добычина. //Юбилейная междунар. Конф., посв. 200-летию со дня рождения Н. В. Гоголя. М.: ИМЛИ РАН, 2009.
5. Тынянов Ю. Н. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) /Поэтика. История литературы. Кино. М.: 1977. С. 198-226.
6. Каверин В. А. Эпилог: Мемуары. М.: Московский рабочий, 1989.
7. Добычин Л. И. Город Эн. Даугавпилс: Saule, 2007.
«Городе Эн». // Писатель Леонид Добычин. Воспоминания. Статьи. Письма / Сост., предисл., коммент. В. С. Бахтина. — СПб. — 1996. — 304 с.
10. Голубева Э. Ф. Писатель Леонид Добычин и Брянск. Брянск: «Автограф», 2005.
11. Лощилов И. Застежка Олехновича: Добычин и «русский космизм». // Сибирский филологический журнал. — 2004. — № 1. — С. 64–72.
Сноски
«Козлова», в ее воспоминаниях содержит: «А вот – в кинематографе. Играют на скрипке. <…> По сторонам холста висят Ленин и Троцкий…». Понятно, что речь идет о портретах «вождей», что тоже смешно даже для провинции. Пусть бы висели в фойе, но не по сторонам экрана. Но затем читатель может воспринять фразу буквально, и представить висящими не портреты, а самих «вождей». Кто-то из читателей возмутится, кто-то напишет донос на автора рассказа, а кто-то подумает, что Ленина и Троцкого стоило бы повесить. С другой стороны это и пример использования картинки «вожди» многопланово и многофункционально.
*2 Как заявляет Гоголь (МД, гл. 11): «Очень сомнительно, чтобы избранный нами герой понравился читателям». Но в «Городе Эн» Добычин показывает такого читателя, т. е. полемизирует с Гоголем. «Чичиков» появляется в романе Добычина в женском обличии: «Сморкаясь, нас обогнала внушительная дама в меховом воротнике и, поднеся к глазам пенсне, благожелательно взглянула на нас. Ее смуглое лицо было похоже на картинку "Чичиков"». Далее она упоминается как «дама-Чичиков». Если вспомнить гоголевское описание Чичикова: «…не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однакож и не так чтобы слишком молод. <…> В приемах своих господин имел что-то солидное и высмаркивался чрезвычайно громко. Неизвестно, как он это делал, но только нос его звучал, как труба». Очевидно, что «дама-Чичиков» (в дальнейшем «инженерша Карманова») персонаж пародийный, наделенный маской «Чичиков». Но восприятие пародийности читателем и здесь будет неоднозначным, зависящим от глубины его прочтения «Мертвых душ». Иначе говоря, у каждого читателя – свой «Чичиков», и тем самым и своя «дама-Чичиков».
*3 Вместе с тем, это показывает, что герой-повествователь «Города Эн» до сих пор не прочитал одиннадцатой главы «Мертвых душ». С другой стороны, в этой главе Гоголь сам называет Чичикова «подлецом» и дает «расшифровку» своих персонажей и своего замысла, выступает в роли «учителя», а именно эта черта Гоголя подвергалась осмеянию Достоевским. В этом плане Добычин пошел значительно дальше и не признавал «никаких оценок». Здесь же можно усмотреть и объяснение стиля Добычина, демонстративно отвергавшего многословность своих предшественников.
*4 А. Ф. Белоусов считает [8], что для героя «Серж – не тот человек, которому стоит рассказывать о пережитом им потрясении. Ему нужен собеседник, с которым можно говорить не только о "смешном"». С одной стороны это может и так, но с другой стороны разве в произведениях Достоевского герой «Города Эн» не мог найти ничего смешного? Обращаясь снова к статье Тынянова, находим его мнение, что Достоевский «любил контрасты в разговорах, он кончал серьезный разговор анекдотом». Эта любовь к контрастам отражалась и в его произведениях: в характерах, типах героев, в разговорах, в их интонациях.
«Селе Степанчикове», «Подростке», «Братьях Карамазовых» и др. произведениях много комичных, анекдотичных и тем самым смешных моментов и ситуаций. Здесь опять проявляется многоплановость Добычина, за поверхностным восприятием обнаруживается «второй план», и более сложный, чем в пародировании Достоевским Гоголя.
«Учитель словесности»: жизнь и творчество Л. Л. Долотского // Добычинский сборник – 3. Даугавпилс, 2001. С. 37–43.
*6 Как указывает Тынянов: «Основной прием Гоголя в живописании людей — прием маски». Пример словесной маски у Добычина – уже упоминавшаяся «дама-Чичиков». Далее в тексте «Города Эн» этот персонаж четыре раза упоминается как «дама-Чичиков», и только после процедуры знакомства героев «Города Эн» она становится «инженершей» и «Кармановой».
Ее сын Серж оказывается носителем словесной маски другого рода:
«Через дорогу я увидел черненького мальчика в окне и подтолкнул Цецилию. Мы остановились и глядели на него. Вдруг он скосил глаза, засунул пальцы в углы рта и, оттянув их книзу, высунул язык. Я вскрикнул в ужасе. Цецилия закрыла мне лицо ладонью. – Плюнь, – велела она мне и закрестилась: – Езус, Марья. – Мы бежали.
– "Страшный мальчик", – озаглавил это происшествие отец. Маман с досадой посмотрела на него. Она любила, чтобы относились ко всему серьезно».
«маска одинаково вещна и призрачна» (Тынянов), потому что Серж в дальнейшем то признается, что это был он, то клянется в обратном.
У Достоевского Тынянов находит контрасты, чего нет у Гоголя. Например, «словесная покрывающая контрастный характер» <…> Оттенки эти создаются контрастами; характеры Достоевского контрастны прежде всего».
*7 Лощилов указывает на происхождение застежки плаща от формы офицеров русского флота с начала ΧIΧ века, находит ее у лейтенанта П. П. Шмидта, В. В. Маяковского, К. Э. Циолковского.
*8 При этом следует помнить, что говорил Тынянов в начале своей работы: «Когда говорят о «литературной традиции» или «преемственности», обычно представляют некоторую прямую линию, соединяющую младшего представителя известной литературной ветви со старшим. Между тем дело много сложнее. Нет продолжения прямой линии, есть скорее отправление, отталкивание от известной точки — борьба».