Белоусов А.Ф.: Вокруг "Портрета"

Опубликовано: Добычинский сборник -7.
Даугавпилс, 2011. С. 20-31.

ВОКРУГ «ПОРТРЕТА»

А. Ф. Белоусов

«Портрет» вызвал ряд откликов в текущей периодике, которые до сих пор не только не изучены, но и толком даже не прочитаны. А между тем это было бы весьма полезно для понимания писательской судьбы Л. Добычина.  

Обратимся к давно известной рецензии Осипа Резника, напечатанной в «Литературной газете» от 19 февраля 1931 г. под недвусмысленным названием «Позорная книга». Если мы откроем этот номер газеты на третьей странице и ознакомимся с предисловием к помещенным здесь рецензиям, выяснится, что все они перепечатывались из бюллетеня «Книга – строителям социализма», который издавался Библиографическим институтом ОГИЗа – Объединения государственных книжно-журнальных издательств, координировавшего издательскую деятельность в РСФСР. В связи с этим следует внимательнее присмотреться к обнаруженному В. С. Бахтиным в бюллетене Библио-графического института «еще одного печатного отклика» на «Портрет» (Бахтин 1999: 457). И действительно, сопоставление анонимной аннотации из «Книги – строителям социализма» с рецензией О. Резника показывает, что мы имеем дело с вариантами одного и того же текста.

Исходя из первичности аннотации, с нее и начнем.  

Однако прежде необходимо объяснить, что собой представлял бюллетень Библиографического института ОГИЗа «Книга – строителям социализма» Это был систематизированный и аннотированный перечень книг – рекомендательная библио-графия, которой следовало руководствоваться при комплектования фондов массовых библиотек. Бюллетень должен был «помочь всем работающим с книгой наиболее целесообразно использовать все ценное в текущей книжной продукции, отмести все негодное, идеологически чуждое, халтурное, ненужный балласт»: «в кратких сжатых отзывах читатель найдет характеристику и оценку книги в свете требований, предъявляемых социалистическим строительством» (Книга 1931: 4). Библиографический институт ОГИЗа был создан на базе библиографического отдела Главполитпросвета – Главного управления политического просвещения при Народном комиссариате просвещения РСФСР, руководившего всей политико-просветительной и агитационно-пропагандистской работой в стране. Этим объясняются и особенности бюллетеня «Книга – строителям социализма», который выходил с 1931 г. как продолжение «Рекомендательного указателя», издававшегося библиографическим отделом Главполит-просвета.

Основное место в бюллетенях уделялось книгам, которые считались полезными для строителей социализма. Лишь несколько страниц в конце каждого выпуска занимали «книги нерекомендуемые», как называлась заключительная часть бюллетеня. Среди авторов этих книг можно встретить Вагинова, Каверина, Ольгу Форш, Шкловского. Их книги рассматривались как «балласт», ненужный для массового читателя. Но в списках нерекомендуемых книг попадаются и «вредные» книги, в аннотациях к которым указывается на их идеологическую чуждость и даже враждебность рабочему классу.  

«Портрет».  

Вот аннотация к «Портрету»:

16 рассказов этой книги представляют, собственно говоря, разговоры ни о чем. Купола, попы, дьяконы, ладан, церковная благодать, изуверство, увечные герои и утопленники наводняют книгу. Рядом с ними, под их влиятельным шефством пребывают «идеи» и люди.

Конечно же, речь идет об обывателях, мещанах, остатках и объедках мелко-буржуазного мира, но по Добычину мир заполнен исключительно зловонием, копотью и смрадом, составляющим печать эпохи, где международный женский день знаменуется хождением в баню, 1 мая – стиркой, а 7 ноября – двумя объявлениями в газете – о выборе кондитерских изделий (от частника) и о торжественном благодарственном молебне (от епископа). «Понимаете, какое теперь веяние?» (Это говорится о веянии времени).

Автор, очевидно, желая подчеркнуть ненависть обывателя к внешним отобра-жениям советской нови, упорно называет красноармейцев солдатами, дочку коммуниста – Красной Пресней, лодку – Сун Ят-Сеном, а растратчика – Мишка-Доброхим; при этом в красноармейском батальоне одновременно ставят пьесу «Теща в дом, всё вверх дном», и антирелигиозную, а часовые на постах зевают. Вот примеры, которыми Добычин характеризует советскую действительность.

«В канцелярии (советского учреждения) висел портрет Михайловой, которая выиграла 100000». «Трудящиеся всех стран, – мечтательно говорил Кукину кассир со станции, – ждут своего освобождения. Посмотрите, пожалуйста, достаточно покраснело у меня между лопатками?» Дальше встречаем: «Вполголоса пел мрачные романсы рабкор Петров». «Жить без искусства – варварство, цитировал рабкор Петров». (Вот и всё о рабкорах). Так «философствуют» герои Добычина.

На площади жертв (где «похоронены капустинская бабушка и отдельно тов. Гусев») произносят речь, долженствующую, очевидно, показать героическую, революционную роль т. Гусева. Вот текст: «тов. Гусев подошел вплотную к разрешению стоявших перед партией задач». Здесь с почестями хоронят «исключенную (очевидно, из партии) за неустойчивость самоубийцу Семкину: вы жертвою пали». В рассказе «Сад» упоминается об окружном съезде медсантруд. Картина деятельности делегатов такова; сперва они сидели на скамейке и говорили о политике. «Затем, «улыбаясь», делегатки медленно ходили вокруг клумб. Они смотрели на цветы, склоняя на бок головы». И, наконец, «съезд медсантруд закрылся и запел «вставай».

Вся книга является опошлением лозунгов революции, издевательством над бытом, сплошным нанизыванием обывательских сплетен, злопыхательских анекдотов и опереточ-ных эпизодов. В целом она отражает впечатления человека, беспомощно зажмурившегося в страхе перед действительностью мещанина, насыщенного беззубой злобой. Эта книга достойна занять «почетное место» на полке новобуржуазной литературы (Резник 1931а: 74-75). 

Аннотация производит весьма странное впечатление. Она претенциозна, мало вразумительна и не отличается последовательностью. Выводы не только плохо вяжутся с материалом добычинских рассказов, но и не вытекают из основной части самой аннотации. Однако кому было дело до этих тонкостей? Обвинения соответствовали духу времени.  

Его определяли представления о том, что строительство социализма должно было вызвать ожесточенное сопротивление капиталистических элементов и привести к обострению классовой борьбы. Вслед за ликвидацией кулачества последовал удар по «буржуазным специалистам» в промышленности. 1931-й год начинался под знаком незадолго перед тем прошедшего в Москве процесса «Промпартии», на котором видные представители научно-технической интеллигенции были обвинены во вредительстве, шпионаже и подготовке свержения советской власти. Этот процесс был использован для дальнейшей поляризации общественного сознания. Образцом может служить литература, где противопоставление пролетарских писателей «агентуре классового врага», к которой причислялись Алексей Толстой, Замятин, Пильняк и т. п., усугубляется пророчествами о неминуемом распаде промежуточной прослойки писателей-«попутчиков» на союзников пролетариата и его врагов. Едва ли не главной задачей литературных работников становится поиск и разоблачение классовых врагов, которые умеют, «ловко маскируясь и обманывая нашу бдительность, протаскивать через литературу враждебные рабочему классу идейки и настроения, расслабляющие волю к победе, искажая в кривом зеркале советскую действительность» (Книга 1931: 3).  

«Литературной газете», имя бдительного автора аннотации к «Портрету» осталось бы неизвестным, потому что аннотации в бюллетенях Библиографического института были анонимными. А так мы знаем, что ее сочинил довольно известный впоследствии советский критик и литературовед Осип Сергеевич Резник (1904 – 1986). В то время Осип Резник только начинал свою карьеру и начинал ее весьма успешно. Этому способствовало членство в партии, куда он вступил, еще учась на педагогическом факультете 2-го МГУ. Но были, по всей видимости, и другие причины, благодаря которым далекий от литературы О. Резник сразу же после окончания вуза стал одной из ключевых фигур в Библиографическом институте ОГИЗа – заместителем директора и по совместительству заведующим отделами художественной литературы и критики, а также заместителем ответственного редактора бюллетеня «Книга – строителям социализма». В воспоминаниях замечательного переводчика Н. М. Любимова отмечено, что «в 37-м году она <Вера Инбер. – А. Б.> подсаживала в семьи арестованных «наседку» – критика Осипа Резника на предмет подслушивания разговоров» (Любимов 2007: 27). Как бы там ни было, но случайных людей на такие должности не назначали.

Можно предположить, что публикация аннотаций в «Литературной газете» состоялась по инициативе самого О. Резника, утверждавшемуся в литературной среде и потому весьма заинтересованному в широкой рекламе себя и своего бюллетеня. Во всяком случае, его сочинение в этой публикации занимает особое место. Оно открывает собой подборку, оно имеет название, а главное – оно напечатано с указанием имени автора, в то время как другие аннотации остались анонимными. О. Резник получил отличную возможность заявить о себе на страницах авторитетного литературного издания.

Из сопоставления текста в «Литературной газете» с аннотацией к «Портрету» выясняется, что это – не простая перепечатка: аннотация дополнена и превращается здесь в настоящую критическую заметку. Она более или менее доступна исследователям[1], поэтому обратим внимание лишь на отдельные изменения и дополнения. Откровенно говоря, не все они понятны: почему, например, добычинские тексты стали называться «историями», а сам Добычин уподобляется «уличному фотографу советской действи-тельности»? Этот образ выглядит особенно комично, если учесть, что в заключении автор «Портрета» сравнивается с «человеком, беспомощно зажмурившимся в страхе перед действительностью». Однако Осип Резник не только прихотлив и невнятен. Обратимся к появившемуся в рецензии пассажу о Ерыгине: «газета извещает восхищенного Ерыгина, что его “рассказ” будет напечатан. Вот этот “рассказ”: “Белые бандиты заперли началь-ника дивизии Виноградова в сарай. Настя Голубцова, не теряя времени, сбегала за Красной армией. Бандитов расстреляли. Начдив уехал, а Настя выкинула из избы иконы и записалась в РКП(б)”. Как видите, содержание рассказа указывает, что Ерыгин не плохой ученик нашего автора» (Резник 1931б: 3). Особенно характерно это «как видите». Автор рецензии не утруждает себя доказательством своих утверждений. Впрочем, и доказать их, кажется, вообще невозможно, настолько они неадекватны и нелепы. И в этом отношении рецензия ничем не отличается от аннотации. Если чем рецензия и выделяется, так это – резким повышением тона: обвинительный пафос усугубляется заглавием и публицис-тическим заключением, призывающим «товарищей ленинградцев» закрыть перед подоб-ными писателями двери своих издательств.  

Отношение к «Портрету» самих «товарищей ленинградцев» до последнего времени оставалось неизвестным. Лишь осенью прошлого года киновед П. А. Багров обнаружил рецензию на добычинский сборник, опубликованную 20 марта 1931 г. в очень популярном ленинградском издании – вечернем выпуске «Красной газеты». Она заслуживает внима-ния наших читателей[2].  

Продукция ленинградского издательства писателей неоднократно встречала самую резкую оценку со стороны нашей печати. Это издательство время от времени преподносит советскому читателю политически вредную книгу, тщательно и любовно изданную.

Очередной сюрприз – книга рассказов Л. Добычина «Портрет». На 108 страницах этой книги содержатся 16 рассказов, представляющих собой совершенно самостоятельные художественные единицы. Какова же сущность этих рассказов, на каком материале они построены, под каким углом зрения разрешает свои темы автор?

«Хиромантия», уместившийся на двух страницах. Некто Петров, ожидая очереди в парикмахерской, пробегает еще раз изученную уже «книгу с изображенными на каждой странице ладонями». Подбритый и подстриженный, отправляется он к Маргарите Титовне, размышляя о том, как он «задержит ее руку, повернет ладонью вверх, прочтет, что было и что будет, кого надо избегать». Маргариты Титовны не оказывается дома – она в музее. Петров направляется в музей. Кончается рассказ так: «Билет – потребовал он, посучил усы и тронул бороду и хиромантию, выглядывавшую из кармана».

Вот другой двухстраничный рассказ – «Отец». Отец ведет мальчиков купаться. Они торопятся, чтобы успеть на волны проходящего парохода. Когда пароход прошел, мальчишки начали возиться в воде, а отец «осматривал себя и двигал мускулами: вечером он должен был отправиться к Любовь Ивановне. Он думал: - но зато я неплохой отец». На обратном пути отец попросил мальчиков подождать, а сам «зашел по поводу Любовь Ивановны и мялся, как и что сказать». Кончается рассказ тем, что отец покупает себе сигару, а мальчишкам по прянику.

Таковы все рассказы, составляющие книгу Добычина. Как видит читатель, передать идею этих рассказов невозможно: они бессмысленны. Идея книги Добычина – в отсутствии всякой идеи, в отрицании идейности творчества. Это, однако, нисколько не мешает автору «Портрета» быть проводником весьма определенных идей, окрашенных в совершенно недвусмысленные классовые тона. Книга Добычина органически враждебна нашей современности. Она является открытым и беспардонным вражеским выступлением.

Самые резкие выражения недостаточно сильны для того, чтобы квалифицировать идейно-политическую сущность творчества Добычина. Герои «Портрета» учатся в школе имени Карла Либкнехта и Розы Люксембург, гуляют в саду имени Карла Маркса и Фридриха Энгельса, сворачивают из улицы Германской революции в улицу Третьего интернационала. Но любопытный штрих: даже и эти, казалось бы, ничего не определяющие в творчестве писателя названия, становятся издевкой над революционной современностью, попадая в контекст книги. Герои Добычина приспособляются к «веянию времени» (Сутыркина), пытаются продвигаться по службе (Кукин), похабничают и рассказывают друг другу контрреволюционные анекдоты, некоторые из них пишут рассказики такого свойства: «Белые бандиты заперли начдива Виноградова в сарай. Настя Голубцова, не теряя времени, сбегала за Красной Армией, бандитов расстреляли. А Настя выкинула из избы иконы и записалась в РКП(б)». Рассказики где-то печатаются и ободренные Ерыгины развертывают новые полотна: «Суд приговаривает заговорщиков к высшей мере наказания и ходатайствует о ее замене строгой изоляцией. Советская власть не мстит.

Так обывательское брюзжанье и шипенье переходит уже в прямое наступление классового врага. Добычин приучает читателя мыслить аллегориями; что же касается аллегории с Ерыгиным, то слишком уж она прозрачна, чтобы читатель ее не понял.

революцией, враждебного ей до конца и готового на все ради ее гибели. Это не просто обыватель, поскуливающий в очереди за керосином. Вредительство, перенесенное в советскую литературу – таков классовый эквивалент книги Добычина.

Не угодно ли, например, прочесть отчет о демонстрации: «Через площадь еле пробралась: пускали ракеты, толкались, что-то выкликивали, жгли картонного бога-отца с головой в треугольнике, музыка играла Интернационал.

- Мерзавцы, - шепнула Козлова, - гонители…»

Глазами этой Козловой Добычин воспринимает сегодняшний день. Факты револю-ционной современности перерабатываются мировоззрением писателя, реакционным и до конца враждебным не только пролетарской, но всей советской литературе.

Было бы грубой ошибкой думать, что Добычин ограничивается фиксацией своих хаотических на первый взгляд ощущений и восприятий. Эти ощущения и восприятия опосредованы в творчестве Добычина последовательно реакционным мировоззрением новобуржуазного писателя. В этом плане соответствует небезызвестным «Столбцам» Заболоцкого, знаменовавшим активизацию новобуржуазных настроений на поэтическом фронте. Заболоцкого и Добычина объединяет идеалистический творческий метод, выросший на основе реакционного буржуазного мировоззрения.

 

Автор этой рецензии пишет в том же марксистском духе, что и О. Резник. Его задача – рассмотреть книгу Добычина с социологической точки зрения и определить классовую позицию писателя.  

Объединяет его с О. Резником и вполне очевидное незнакомство с творческой биографией Добычина. Они не знают о существовании первого сборника рассказов писателя «Встречи с Лиз» и потому уверены в том, что книга Добычина написана на современном материале. А это далеко не всегда соответствует действительности, в связи с чем теряет смысл и едва ли не самая серьезная претензия к Добычину – «аллегория с Ерыгиным», которую ленинградский рецензент расценивает как «прямое наступление классового врага». Если рассматривать финал ерыгинского «текста» в контексте 1931 г., он действительно может показаться вызывающим, но в 1924 г., когда писался рассказ «Ерыгин», это была самая что ни на есть правда жизни. Этот фрагмент восходит к приговору суда и постановлению ЦИК СССР по делу Б. В. Савинкова[3]. Естественно, что и героиня рассказа «Козлова» воспринимает вовсе не «сегодняшний день». Ее «отчет о демонстрации» относится к празднованию «комсомольского рождества», устраивав-шемуся в начале 1920-х гг. Из рассказов, которых касается рецензент, современности посвящены только «бессмысленные», на его взгляд, тексты – «Хиромантия» и «Отец».  

Однако в отличие от О. Резника ленинградский рецензент кое-что о Добычине читал. В его рассуждениях об особенностях «реакционного мировоззрения» писателя ощущаются отзвуки редакционного предисловия к рассказу «Портрет», напечатанному в журнале «Стройка» в 1930 г., где говорилось: «рассказ Добычина субъективно очень любопытный, объективно – в условиях сегодняшнего состояния советской литературы – знаменует собой то же самое, что и стихи Н. Заболоцкого. «Аналитическое» восприятие мира, разлагающее этот мир на отдельные «предметные» детали, еще не соединенные между собой никакой органической связью, – это уже есть то свойство , которое таит в себе опасность типично-буржуазного распада» (Стройка. 1930: 7). Характерно, что попытка разобраться в творчестве Добычина используется рецензентом лишь как материал для своего обвинительного заключения.  

Его текст действительно напоминает обвинительное заключение. Оказалось, что рецензию на «Портрет» можно написать гораздо жестче и злобнее, чем вышло у О. Резника. Это ясно уже по названию: «Автопортрет врага» звучит похлеще «Позорной книги» и воспринимается уже как политическое обвинение. Слово «враг» и его произ-водные становятся лейтмотивом рецензии: «Книга Добычина органически [4] нашей современности. Она является открытым и беспардонным вражеским наступлением»; «…обывательское брюзжанье и шипенье переходит уже в прямое наступление классового врага»; «…наш текущий день дан в книге Добычина с точки зрения человека, разбитого революцией, ей до конца и готового на все ради ее гибели»; «Факты революционной современности перерабатываются мировоззрением писателя, реакционным и до конца враждебным не только пролетарской, но всей советской литературе»; «Появление книги Добычина еще раз подчеркивает активизацию классового врага, всеми силами сопротивляющегося социалистическому строительству».

«Портрет». Во-первых, за месяц, прошедший после публикации рецензии Резника, состоялось еще одно громкое политическое судилище – в начале марта в Москве прошел процесс «Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков)»: ряды «вредителей» пополнились уже бывшими социал-демократами, что привело к дальнейшему усилению кампании по борьбе с «врагами». Во-вторых, существенно, что рецензия появилась в вечернем выпуске «Красной газеты», который в начале 1931 г. не отличался особым рвением в поисках и разоблачении «врагов». В отличие, к примеру, от главной газеты Ленинграда – «Ленинградской правды», неустанно бичевавшей «вредные книги», «пошлую, реакцион-ную литературу» и прочий «буржуазный хлам». В-третьих, весьма характерна фигура самого автора рецензии – Льва Ильича Левина (1911 – 1998), в то время еще только начинавшего свою критическую деятельность. От О. Резника его отличало членство в РАППе – Российской ассоциации пролетарских писателей[5]. Л. Левин быстро прославился «проработочными» статьями и стал, как он сам вспоминал впоследствии, «символом рапповского заушательства»: «Я состоял в РАПП примерно два года. Но и за столь недолгий срок успел тиснуть в печати немалое количество вульгарнейших статеек, в которых самым беззастенчивым образом «прорабатывал» хороших писателей» (Левин 1991: 9). Если посмотреть на страницу, где публикуется этот яркий образец «рапповского заушательства», то создается впечатление, что ударом по Добычину дело не ограни-чивалось. Отметим беспрецедентные «шапки» над рецензией, причем сверху и крупным кеглем было напечатано «Ленинградское издательство писателей продвигает политически враждебную книгу» и ниже, меньшим кеглем – «За обывательским брюзжаньем и шипеньем писателя скрывается идеология классового врага». Очевидно, что всё это делалось для того, чтобы оправдаться и как можно громче заявить о своей неприми-римости к любым «вылазкам классового врага». 

Обратим внимание на обвинения в адрес «Издательства писателей в Ленинграде» (ИПЛ). Это издательство, возникшее в начале 1927 г., было не государственным, а кооперативным издательством, созданным Фединым, Слонимским и рядом других писателей-попутчиков. Оно вело относительно самостоятельную издательскую политику. Выпуская книги современных писателей, издательство исходило прежде всего из их художественных достоинств, поэтому в конце 1920-х – начале 1930-х гг. подвергалось ожесточенной критике за издание «вредных» и «реакционных» книг. В феврале 1931 г. «Ленинградская правда» развернула настоящую кампанию против этого издательства: «Работа «Издательства писателей в Ленинграде» ставит перед всей советской общест-венностью вопрос о целесообразности существования этого издательства в его настоящем виде. <…> Мы предлагаем – либо включить «издательство» в ГИХЛ, либо сделать его отделением «Федерации». В нынешнем виде достаточно скомпромети-ровавшее себя «Издательство писателей в Ленинграде» существовать не может» (Броунштейн 1931: 4. Выделено автором. – А. Б.)[6]. Одновременно с обличением книги Добычина, знаменновав-шей, по мнению критика Левина, «активизацию классового врага, всеми силами сопротивляющегося социалистическому строительству», рецензия сигнализировала и об очередной политической ошибке «скомпрометировавшего» себя издательства. И еще не известно, что в данном случае было важнее.

– ср.: «Необычный метод работы писателя Л. Добычина, вызывавший и вызывающий большие споры, представляет собою некоторый интерес и для широкого читателя, следящего за путями развития нашей современной литературы и творческими поисками ее отдельных представителей» (Стройка 1930: 7). Отзывы на «Портрет» пока-зывают, что верх взяла совсем другая линия, согласно которой Добычин был и оставался «мелкобуржуазным писателем»[7].  

Его вряд ли задело, что «Портрет» был причислен к «новобуржуазной» литературе. Если что и поразило Добычина в рецензиях на его книгу, так это скорее всего произвол и оголтелость их авторов. Особенно ему запомнилась рецензия Левина. Ожидая в 1936 г. нападок на «Город Эн», Добычин писал Слонимскому о том, что готов принять критику, если бы знал, что «это делается с какой-то точки зрения или какой-то высоты, но вся тут высота-то – высота какого-нибудь Левы Левина и точка зрения – его левая нога» (Добычин 1999: 322. Курсив мой. – А. Б.)[8].  

«крайним». Обстоятельства и характер «дискуссии» о формализме в значительной степени напоминают ситуацию, в которой Добычин оказался в 1931-м году[9]. 

ПРИМЕЧАНИЯ